Сегодня оцепление вокруг храма на Пасху будет означать
запрещенный проезд: скоро крестный ход, и машины должны
объезжать храм. Лет тридцать назад оцепление ставили
против верующих. Те же, кто умел его преодолевать, не
могли причаститься на ночной службе. О страхах и ликовании
Пасхальной ночи тридцатилетней давности, кексе
«Весеннем» и субботниках под Пасху вспоминают
профессора Московской духовной академии протоиерей Максим
Козлов и Алексей Константинович Светозарский.
Алексей Светозарский:
| Крестный ход, 70-е годы |
Чтобы войти перед началом Пасхальной
службы в храм, нужно было обмануть так называемых
дружинников – это были не дружинники, а работники
райкома комсомола. Я запомнил в один год, что у них
были особые комсомольские значки с золотой веточкой,
так называемый «ленинский значок». У
простых людей таких не было, это была некая особая
отмеченность активиста, уже профессионального
комсомольского работника.
Мимо них надо было идти твердым шагом, делая вид, что ты
идешь мимо храма, и прямо у ограды резко свернуть в ворота
и пройти. Надо сказать, что это удавалось, а на территории
они уже не хозяйничали – было, видимо, какое–
то распоряжение. В храме однозначно не подходили, а во
дворе начинали брехать: «Мы вас дождемся». Но
они не дожидались – у них потом было другое
мероприятие. По-своему они тоже праздник отмечали, и с
размахом.
| Смотрящие за молящимися,70-е годы |
Или надо было обмануть их
бдительность, проходя, скажем, переулком (московские
храмы в переулках, как правило), сделать вид,
насвистывая и глядя по сторонам, что ты просто гуляешь.
Причем это должно было быть в 10, а иногда и 9 вечера,
потому что в 11 – уже все, не попадешь. Если
только тебя знает священник, если он подойдет к
оцеплению и скажет, чтобы пустили, то они пускали.
Запомнился и горький момент. Я был в одном храме на Пасху,
уже когда ощущал себя вполне сознательным христианином.
Может быть, я был еще непонимающим и несмыслящим, но я
вошел уже в церковную жизнь и ощущал и принадлежность, и
единение людей, которые собираются в храме. Я был поражен
тем, что священник отказался помочь моим друзьям пройти
через оцепление. Я зашел во двор храма, а мои друзья
остались – не успели, замешкались. Их было не много,
человека два. Но они тоже не поглазеть уже приходили. И их
не пустили. То есть мне удалось пройти оцепление, я
попросил священника помочь, все как положено, взял
благословение. И священник мне отказал: «Ну да, я
вижу, что ты свой, а их-то я не знаю, я за своих прихожан
только отвечаю». Это было очень горько. Хотя я
прекрасно сейчас понимаю этого священника.
Прот. Максим Козлов: Когда не пускали в храм, мотивировали
это тем, что кругом ходят какие-то странные зеваки, а
дружинники охраняют верующих от зевак и хулиганов. Но на
самом деле они старались не допустить в храм молодежь.
Поэтому молодому человеку нужно было не показывать, что он
как-то робко стремится попасть в церковь, не зная толком,
чего он хочет. Нужно было идти очень уверенно,
демонстрируя, что он знает, куда он идет.
| Девочка в церкви, 70-е годы |
А. С.: Я помню: двор Пименского храма,
9 вечера, читают Деяния. Можно послушать, но ты
понимаешь, что впереди ночь, целая служба, и выходишь
куда-то во дворик. Тепло, конец апреля-май, все в
ожидании праздника, и у тебя уже настрой
соответствующий. Посидеть негде, потому что те две-три
скамейки, что есть, заняты людьми. Стоишь, смотришь на
людей. Какого-то контакта нет: это храм, куда приезжало
несколько московских спальных районов, и люди совсем
мало общались. Конечно, какой-то свой круг был, но я к
этому кругу никак тогда не мог принадлежать. Подходят
эти ребята, на лацканах пиджаков особые комсомольские
значки, повязка «дружинник»:
– Что вы здесь делаете?
– Я пришел в храм на службу.
Во дворе они ничего не могли уже сделать, но поговорить
подходили. Дальше
– Да? Интересно. Ну, и где вы учитесь? –
начинают подбираться.
Я говорю: «Это не ваше дело». А внутри-то,
понятное дело, думаешь неспокойное – может быть,
даже не столько о себе, сколько о родителях и так далее, о
том, что можешь их, мягко говоря, сильно огорчить. Все
равно, юношеская горячность же внутри сидит, это не дает
пойти на попятную. И они обещают: «Мы дождемся конца
службы». В общем, пасхальная радость была иногда
растворена печалью – но они не дожидались.
| Дети на пороге церкви, 70-е годы |
/p>
Позже, когда я был уже довольно взрослым, я ходил на Пасху
в Обыденский храм, и низкий поклон и память вечная
батюшкам, отцу Александру Егорову, отцу Петру Дьяченко, ну
и вообще, всем священникам, которые нас тогда опекали. Там
тогда был совершенно замечательный настоятель отец Николай
Тихомиров. Это был один из тех священников, с которым я
начал общаться и который проявил некое неформальное
внимание и заботу.
Прот. Максим Козлов:
Я помню, нас всех в алтарь собирали на Пасху,
благословляли стихарь. Этого дня ждали, а еще позовут
– не позовут – неизвестно, и волновались, как
тут будет. Как-то под своим крылом оберегали. Мы стояли
заутреню и уже литургию все вместе, я даже помню входной
стих, который отец Николай произносил, как сейчас его
вижу. Это совершенно неизреченное торжество. Как-то в
Обыденском всегда было удивительно, хотя очень много
народу.
Алексей Светозарский:
До этого я бывал в других храмах на Пасху, мне очень
нравился всегда храм в Сокольниках, он и сам весь какой-то
такой пасхальный, светлый, радостный. Я там был раза два
на пасхальном ночном богослужении. В Елоховский было не
попасть, потому что там было по билетам.
Прот. М.К.: Было два храма, в которые на Пасху попадали по
билетам. Это очень едко подмечено в фильме
«Блондинка за углом». В Елоховский
Богоявленский и в Новодевичий на Пасху попадали по
билетам. Билеты распространялись частью по церковной
линии, а часть какими-то таинственными путями расходилась
– это были какие-то крутые люди, советская
интеллигенция, советская торговля и обслуга Кремля: врачи,
обслуживавшие кремлевское управление и т.п. Верхи
советской торговли – это была скрытая элита. Тогда в
публичном сознании было немножко стыдно работать в
торговле, но правильные люди знали, где деньги делают.
А.С.: В том числе это играло роль некоего товара: эти
билеты могли менять на что-то. Где-то мне недавно попался
такой – когда будет музей Русской Церкви ХХ века,
надо туда обязательно отдать.
Прот. М.К.: Дружинники, конечно, не дожидались, пока
литургия кончится. К этому моменту окрестность была пуста.
Уже даже к часу ночи можно было попасть в храм. После
крестного хода уходила совсем внешняя часть людей, а за
время заутрени и к ее концу уходили многие. Это было
отчасти связано с тем, что добраться до дома было
непросто. А во-вторых, не все понимали, когда служба
кончается.
Тогда на Пасху не причащали почти нигде. Причащались люди
до того – в Великий Четверг, в Субботу. В четверг
была тьма причастников. На Пасху только духовенство
причащалось. Я, кстати, не причащался на Пасху: я знал,
что это не принято, и не причащался. Тех, кто ходил на
крестном ходе в стихарях, – этих молодых людей
особым порядком в алтаре, в минимальном количестве
причащали. Но народ – никогда. Поэтому многие
расходились раньше. В конце пасхального богослужения храмы
были уже не переполнены.
А.С.: У меня был потрясающий случай на Пасху – это
тоже с Пименовским храмом связано. Там был очень уютный
переулочек (сейчас его уже нет – его составляли
красивые угловые домики, такие двухэтажные
старомосковские, которых уже нет). Между домами стояло уже
оцепление, причем и из дружинников, и из милиции. Мы
замешкались, и был уже 11-й час. Удивительно: меня и моих
друзей провел майор милиции (!), потому у нашей соседки
дочь работала в отделении милиции. Я как-то ухитрился
позвонить, вышел майор милиции и нас провел.
| Храм, 70-е годы |
/p>
Прот. М.К.: Я на первую свою Пасху после Крещения не попал
– меня не пустили родители. К тому моменту дома уже
выяснилось, что я крестился, и это был грандиозный скандал
и перманентный острый конфликт. Службы Страстной я еще
как-то отбил (единственный был способ– это
исполнение домашних обязанностей по дому, забота о
малолетних братьях и учеба такая, чтобы не придраться. А
если находился повод, что плохая успеваемость, ну –
не плохая, а несколько хуже, чем они от меня ожидали, или
что я филоню от братских обязанностей, то не пускали. А
тут я говорил: «Что вы от меня хотите, я все делаю,
как надо, а это мое, хочу и хожу»). А на Пасху не
пустили: «Вот, там милиция, ты попадешься, маму-папу
с работы выгонят, ты этого хочешь? Ты знаешь, что там
делается?» Не пустили, и все.
Я попал в первый раз на Пасху только на следующий год.
Очень боялся, что не попаду, поэтому пришел настолько
рано, что еще оцепления не было, – часов в восемь
вечера, еще куличи освящали. В храме еще никого не было. И
вот с 8 аккурат до 11 я и ждал. Сначала три часа выстоял
до начала полунощницы, а потом ночную службу.
В Обыденском на крестный ход народ из храма не выходил.
Было так тесно, что выходило только духовенство, хор и
люди в стихарях, с хоругвями, со свечами – молодые и
немолодые мужчины, которых, правда, было много. В
Обыденском была традиция, которая была не во всех храмах,
– много-много выводить людей, сколько было стихарей
и свечей разноцветных. Выходило двадцать пар –
сколько в алтарь помещалось, сколько могли одеть. Это был
крестный ход.
Первая Пасха – это удивительное торжество. Я вообще
в жизни не представлял, что такое может быть. Что это
– вот так. Сейчас не так, конечно: столько лет
прошло, уже собственное восприятие другое, и место в
богослужении другое, но тогда это было, без всякого
ложного пафоса, – небо на земле. Это что-то
удивительное было.
Я был тогда с сестрой, мы не стояли до конца службы:
вполне естественно и вместе с очень большим количеством
людей мы уходили где-то к концу канона, после стихир
Пасхи. Это тоже было что-то особенное: идешь по ночной
Москве, и это была, пожалуй, единственная ночь, когда
люди, встречающиеся ночью, были такие же – свои.
Можно было сказать: «Христос воскресе!», видя
других людей пасхальной ночью и понимая, что они идут из
Хамовников или из Филипповского на Арбате, или из Брюсова,
а ты идешь из Обыденского. И ты говоришь: «Христос
воскресе!», а тебе отвечают: «Воистину
воскресе!» Что это было в Советском Союзе –
это нечто, это почувствовать нужно.
А.С.: После службы гуляли, куда деваться, перекусив на
какой-то лавке (все очень просто, яички, куличики –
что у кого было). Однажды на станции, которая тогда
называлась «Проспект Маркса», компашкой идем,
спускаемся в метро, и нас встретили девчонки, которые на
курс младше учились и которые были в совсем другой роли.
Они были посланы в Новодевичий монастырь в оцепление,
потому что, видимо, ответственных работников не хватало.
Мы все их прекрасно знали. Повисла пауза, и одна из них
наконец сказала: «Христос воскресе». И мы ей
ответили. Все-таки знали люди, что говорить друг другу,
как отвечать, раз в такой день встретились.
| У креста, 70-е годы |
Прот. М.К.: Были такие опознавательные
знаки. В Вербное воскресение ехать в метро с вербами
– демонстративно, в открытую, никто тебе ничего
не скажет. Но те, кто ехали в Вербное воскресение с
вербами, знали, что это свои едут, православные. Ты в
вагон зашел, а там несколько человек с вербами. И
радостно становится. Со святой водой меньше, может
быть, а с вербой было видно. На Пасху идешь –
этот бумажный цветочек несчастный куда-нибудь воткнешь.
Тогда была традиция украшать куличи бумажными
цветочками. Сейчас она ушла уже. Тогда их делали
самодеятельные ремесленники-кустари, которые всплывали
перед Пасхой, – из проволоки, оплетенной
бумажкой, цветочки. Их втыкали в куличи.
А.С.: Вспомним еще предпасхальные радости. Обязательно
поездка на рынок: Черемушкинский, Преображенский. На
Преображенке кустари торговали деревянными яйцами –
расписанными, красивыми. У меня долго они хранились, может
быть, где-то еще есть несколько, потому что я их раздавал
радостно, хотя накупил целую кучу. А цветы – это
дореволюционная традиция, я видел на старых фотографиях
украшенные ими куличи, – там видно, что они
бумажные.
Прот. М.К.: Это уже ушло. Бумажных цветов нет, деревянные
яйца какие-то промышленные стали. Нет такой наивности,
которая тогда была, – она утратилась.
А.С.: С кладбищенской традицией Пасха у нас никогда не
была связана. Этого не было дома. На кладбище ездили,
естественно, навещали могилы близких, но это не было на
Пасху. Тоже, видимо, в подсознании сохранялось, что Пасха
– это радость, праздник живых и мертвых, которых мы
поминаем и ощущаем как живых. А в общественном сознании
это было явление, связанное с кладбищем.
Прот. М.К.: Чем Пасха была приметна для людей в советское
время – в булочной появлялся кекс
«Весенний» или «Славянский». Это
был такой псевдокулич, который продавался только в это
время и потом исчезал. К Пасхе он регулярно появлялся. Еще
приметны были фильмы, которыми отманивали молодежь. В ночь
на Пасху во всех кинотеатрах во время, когда обычно не
было сеансов, в 11 ночи показывали какой-нибудь крутой
западный фильм: боевик, что-нибудь с элементами эротики,
комедию французскую. В другие же дни последний сеанс был в
девять вечера. А по телевизору в ночь на Пасху пели звезды
зарубежной эстрады: ABBA, Бони-М и прочее, даже еще что-то
более крутое. Это был самый крутой концерт, который шел по
советскому телевидению.
А.С. Система уже была настолько внутренне мертва, уже дух
тогда ушел, что ничего не сделаешь. В школах накануне были
вечера, но, в принципе, при желании человек мог пойти и на
вечер, и в церковь, потому что в десять всех разгоняли
– не хотелось сидеть до ночи. Даже непонятно, зачем
этих людей на вечера заводили.
Прот.М.К.: Формально вроде как боролись, но боролись
«как-то». Субботник могли закатить. Было
обычное дело: в Великую Субботу – субботник. Среди
мелких пакостей, которые устраивала советская власть в
наши годы, было непременное желание ленинский субботник
(день рождения Ильича 22 апреля) при какой-то возможности,
хотя бы относительной близости к этой дате Великой
Субботы, – устроить в Великую Субботу. Уже в
университете я помню, как старался записаться на
овощебазу, чтобы в другой день отработать, заранее или
потом, а в Великую субботу попасть в церковь.
| Мужик, 70-е годы |
А.С.: У меня был однажды очень
неприятный случай, настоящее испытание, искушение, как
принято говорить. Первый год моей работы в школе (после
университета я по распределению три года там работал).
И времена уже были другие, 1986 год, Горбачев, но при
этом все по-прежнему. И Пасху в тот год сделали рабочим
днем – ради праздника солидарности трудящихся
что-то переносили. Это была манера удивительная –
что-то перенести так, что в том году стишки появились:
«Спасибо партии родной за доброту и ласку, что
отменила выходной и запретила Пасху». А когда
Пасха совпадала с первым мая, то поздравляли друг друга
и говорили: «Ну, с народным тебя и с
международным», – значит, с Пасхой тебя и с
Первым мая. А в тот год я оказался работающим в день
Пасхи. После службы пасхальной, после дружеского
разговения я вынужден был пойти в школу и увидел, что у
меня нет двух третей детей в классе. Это было Лианозово
– район-новостройка, но очень многие из учеников
были детьми выходцев из деревни – родители по
лимиту работали и так далее. У них еще было отчасти
патриархальное сознание. Они взяли и не послали детей в
школу.
Уроки я не стал проводить – у меня их было штуки
четыре. Это был ужас. Детей я поздравил с праздником и
сказал, что они могут делать, что хотят. Только в такие
годы можно было вытворять такие вещи. Они у меня шумели,
кричали, рисовали, кидались бумажками. Я понимал, что это
страшный антипедагогический поступок. Но что-то им
запомнилось в результате. Это произвело некое впечатление.
Я был не склонен следовать рассказу Льва Николаевича
Толстого «Свечка», где барин заставил
крестьянина пахать на Пасху, и тот свечечку к плугу
затеплил. Я считал, что это очень большой грех, и поэтому
я не трудился в тот день, а светло праздновал.
Конечно, нервов ушло довольно много. Я нарвался на крупный
скандал с директором – она была довольно молодой
энергичной женщиной, идеологически правильной. Но был
такой парадокс. В другие рабочие воскресения, если
переносы были, дети приходили в школу. А здесь как они
объясняли: «да вот, мы на кладбище, да вот, мы в
деревню». Понятно, что связано это было с праздником
только.
| Сон в электричке, 70-е годы |
А.С. В некоторых храмах еще была
ночная служба на Страстной седмице, в ночь с Пятницы на
Субботу. Например, в Хамовниках. В Обыденском не было
ночной, а в некоторых храмах были. Утреня с Чином
погребения переходила в литургию Великой субботы,
заканчивалась очень рано, и начиналось освящение
куличей. Куличи начинали святить тогда в этом храме в 7
часов утра. Обычай этот отменили году в 89, потому что
очень тяжело две ночи подряд. Я пару лет подряд –
может быть, даже больше – ходил на эту ночную
службу. Удивительное ощущение от этого богослужения, но
народу мало было. Опять же, связано с транспортом.
Кто-то из окрестностей приходил, кто-то специально
приезжал. Но за две ночи устаешь, тем более что
напряженная Страстная седмица, все эти службы, хотя
суббота тогда уже не была рабочим днем.
Прот.М.К.: Куличи приходили святить кто ни попадя. Тьма
народа, непрекращаемый поток людей. Когда у меня появились
церковные друзья, мне дарили, а потом уже, во второй
половине 80-х, у нас свои уже были куличи, или кто-то из
семейных друзей давал, и я ходил освящать подаренные
куличи, яйца. Это было тоже особенным шествием. У меня не
было корзинки, но я нес какой-то пакет с куличом. А в
церковных семьях пекли куличи, хранились рецепты,
переписанные от руки. Для церковного человека было важно,
что у тебя не кекс «Весенний» из булочной,
который все покупают, а настоящий, руками испеченный
кулич. Это я, помню, очень ценил тогда.
| Кулич и пасха, 70-е годы |
Пасочницы тогда уже уходили. У нас в
семье была какая-то старая – по образцу старой
резал знакомый резчик. А когда я во второй половине
80-х уже отдельно жил, появилась своя пасочница. Но
тогда это уже уходило: люди могли делать пасху как-то в
кастрюльке, а чтобы в пасочнице – уже нечасто это
было, не у всех, потому что взять их уже было неоткуда,
объективно говоря. Если у тебя не было какого-то
знакомого человека, который мог пасочницу изготовить, а
это крайне редко могло встретиться, то и вовсе
неоткуда.
А.С.: В 50-60-е годы это продавалось на рынках, а потом
как-то ушло. Новую мы купили в Вологде в начале 90-х.
Тогда пошли какие-то кооперативы, какой-то магазинчик был.
Вполне такая классическая, хорошая формочка.
Беседовала Александра Сопова
Фото: Олег Полещук / http://www.artnasos.ru/pages/199/
|